В издательстве Vidim Books вышла книга "Северный маршрут" – о том, как петербургские волонтеры вывозили из России в Европу украинских беженцев. Состоит она из дневниковых записей четырех волонтеров, рассказывающих о трагических судьбах своих подопечных. На самом деле такими волонтерами были тысячи людей.
"Я границу переползла. Сама и не поняла, как в России оказалась. Все стреляли, стреляли… взрывы везде! Мне ноги‑то перебило, я от дома недалеко была, в себя пришла – нету дома. И хутора нашего нету. Я понять ничего не могу: утащил меня, что ль, кто… ну, от потери крови, видать, не соображала. Сейчас уж понимаю, что не осталось просто ничего от хутора. А тогда поползла, куда глаза глядят. Дня три ползла, пока на блокпост не наткнулась. Ко мне подскочили, кричат: "Документы!" А какие у меня документы! Я ж козу выходила отогнать. Ну, думаю, пристрелят. А они нет – машину подогнали и отвезли меня в больницу в Таганрог…". Эту бабулю с нашей помощью отыскала дочь, мы вывезли ее в Чехию, ноги удалось вылечить. В дороге ей исполнилось 80 лет".
Это фрагмент из книги "Северный маршрут", у которой четыре автора: Инга, Марта, Нинель и Кора. Все они – волонтеры, перевозившие украинских беженцев за тысячи километров, тратившие свои деньги и время, не спавшие ночами, в любое время суток встречая на вокзалах людей, часто приезжавших буквально в тапочках – в чем успели выбежать из-под обстрелов и бомбежек. А еще они эвакуировали животных, вместе с людьми и отдельно, а в Петербурге или в Москве целые семьи, с детьми, стариками, собаками и кошками, селили дома – у себя или других волонтеров, кормили, одевали, лечили, объявляли сборы, покупали билеты и довозили до границы с Эстонией или Финляндией. И принимали на себя реки и горы человеческого горя, страданий, груз разбитых жизней – по вине той самой страны, в которой они живут и поминутно сгорают от стыда и непреходящего чувства вины.
И не просто сгорают, а действуют, подхватывая бегущих людей, передавая по цепочке с рук на руки. Мало кто видел эти тайные нити, пронизавшие страну и не порвавшиеся до сих пор.
"Потому что стыдно"
"Выезд в Урбаны, едем в ночь по трассе М9, от болот стелются туманы, похожие на сахарную вату.
– На всякий случай предупреждаю, на латвийской границе будут долго расспрашивать, никаких пророссийских настроений у вас заподозрить не должны. Ну, я понимаю, что их особо и нет, но на всякий случай…
– Да, вот знаете, у меня точно никаких пророссийских настроений нет! Я реанимационная медсестра, первые 35 дней войны у меня одна сплошная смена была в госпитале в Мариуполе. Все пророссийские настроения испарились".
Из книги "Северный маршрут"
Почему волонтеры стали записывать монологи людей, которых они везли, свои впечатления о них? По словам Марты, одной из авторов этой книги, записи ведут единицы, кто-то, наоборот, старается сразу отключиться, все забыть, а кому-то дневник помогает выговориться и восстановиться психологически. А еще, считает Марта, любое письменное свидетельство о происходящем сегодня – просто бесценно.
– Известно, что воевавшие люди не хотели ничего рассказывать, старались избавиться от воспоминаний. И моя бабушка-блокадница молчала. Это тоже сильная мотивация: не потерять то, что мы пережили, – говорит Марта.
Ей с самого начала казалось, что надо быть не только волонтёрами, но ещё и летописцами происходящих событий, она считала важным о них рассказывать. И все четверо делали то же самое, а потом на одних посиделках возникла идея собрать все записи в книгу.
– Мне позвонили – надо забрать с границы семью: мама, дочка, собака хаски. Был сильный дождь, связи не было, но как-то мы нашлись на границе. Елена (имя изменено) возвращалась в Мариуполь к сыну, которого не разрешил вывезти его отец. И все два часа дороги рассказывала свою историю таким монотонным-монотонным голосом: "Снаряд разбил стекло, мне порезало руки, лицо, я руками тушила огонь". Этот монотонный рассказ сквозь дождь и гром как-то очень запомнился. И вот, Московский вокзал, я не сижу даже, а лежу рядом с хаски, чтобы он не орал, а он непрерывно на весь вокзал орёт своё: "У-у", – рассказывает Марта. – В результате семья осталась в Мариуполе, Елена сейчас занимается спасением животных.
У волонтеров есть неписаное правило: с беженцами не говорят о политике, помогают всем, независимо от взглядов. Кому-то это дается сравнительно легко, кому-то, как Марте, очень тяжело. Она, конечно, не отказывает в помощи никому, но признаётся, что для нее часто невыносимо общение с людьми, взгляды которых на эту войну отличаются от ее собственных. "Мне очень трудно выдержать, всё клокочет внутри", – говорит она.
Есть в книге и такая история: человек, которого вывозят из-под обстрелов, ведет себя замкнуто – явно думает, что в России все ненавидят украинцев, и только к концу дороги понимает, что это не так – и спрашивает: "Почему вы это делаете?" И волонтер отвечает: "Потому что стыдно". Чувство стыда, вначале такое острое, сегодня у многих притупилось, человек привыкает ко всему, и к войне тоже. А Марта не привыкла.
– Я испытываю столько стыда, наверное, до ненормальности. Мне стыдно в кафе ходить, веселиться, если это не среди своих. Мне стыдно, неловко в театр пойти, в Большой, в Мариинку. Многие это преодолели, а у меня не получается. Я не считаю это нормой для себя. И никого не сужу, не дай Бог. Но мне очень некомфортно ощущать себя внутри даже тех, кому все равно, даже тех, кто просто устраняется от этой темы. Я таким образом просто берегу свою здоровье, – рассказывает Марта.
Иногда запоминается даже не история семьи – полоснёт по сердцу чей-то облик и останется в памяти навсегда.
– Это было в конце декабря 2022-го, перед Новым годом. Ехала бабушка с сыном, а сын примерно моего возраста, где-то к шестидесяти, – вспоминает она. – У них были две дворовые собаки. Я смотрю и понимаю, что это был успешный мужик, с хорошей работой, знающий, дорогостоящий инженер. И вот они едут с этими собаками, а вещи у них в мешках для мусора. Он в какой-то драной куртке, с какой-то торбой нелепой – красивый, стильный мужик, явно привыкший к хорошей жизни.
Марта посмотрела на него и отдала ему свой рюкзак: "Ну, нельзя тебе с торбой ходить, такому красивому, холеному". Семья с мусорными мешками была с Кинбурнской косы (Николаевская область Украины), где у них был собственный большой дом. А потом коса стала ареной боевых действий, и там не осталось ничего. Покидая дом, он оставил открытым подвал с соленьями, вареньями и 500 литрами вина, потому что "все равно сломают".
– И еще одна семья очень запомнилась. Это были два вывоза в 2023 году. Сначала молодые из Мариуполя – врач-психиатр и его жена, переводчик. Они рассказывали, как пережили зиму 2022-23-го, в книге у меня есть заголовок "Одна картофелина в день" – так они питались в подвале, – продолжает Марта. – Они тоже успешные, перспективные ребята, говорят на нескольких языках. Выезжая, они не знали судьбу своих родителей, которые оказались заперты в Бахмуте. Мы пытались их искать, но потом они как-то нашлись сами, мне ребята написали уже из Норвегии. Так что вторым рейсом мы вывозили родителей.
Сейчас через Петербург украинских беженцев вывозят уже очень редко – и у автоволонтеров появляется ощущение "пустых рук". Оно отчасти заполняется вывозом осиротевших животных: волонтёрство затягивает, расстаться с ним трудно, говорит Марта.
"Смотрите вокруг и запоминайте"
"Мы едем. Мокрый снег. Молчит, отвернувшись к окну. На лице явно читается отношение к "хорошим русским". Не лезу. Темнеет, начинаю терять концентрацию, тихонечко включаю музыку. Поворачивается: "Ты Вакарчука слушаешь?! " – и вдруг начинает плакать. "Я думала, ты из этих!" Остаток дороги мы орем хором: "Я не сдамся без бою".
Из книги "Северный маршрут"
Нинель никого не вывозит, она – хост (от английского host – хозяин), принявший в своей квартире более 160 семей.
– У меня люди останавливались. Можно сказать, мы так свою кукуху спасали, иначе с ума можно было сойти от всего этого ужаса. Ко мне переехал чемоданный склад, когда предыдущая "чемоданная фея" уехала в Казахстан. Мне запомнились почти все мои семьи, может быть, из-за того, что я записывала за ними. У меня очень плохая память, я понимала, что эти люди, уехав, тоже вытеснят травматичные воспоминания из памяти. Мне было важно услышать очевидцев. Мы все читали новости, а это люди оттуда, из пекла, и мне хотелось зафиксировать то, что они пережили, свидетельства очевидцев. А еще перед глазами стояла книга Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо".
Нинель 48 лет, она филолог, живет в Германии, работает воспитателем в детском саду. У нее трое детей-школьников, четверо котов и муж–немец, преподаватель истории. Его пригласили в "Вышку", и перед самой войной семья приехала из Германии в Петербург. По словам Нинель, войны они не ждали, но обстановка была уже мрачная. Ее муж занимался советской историей, сталинизмом, так что поездка в каком-то смысле была еще и исследовательской экспедицией. 24 февраля их "выбило из седла", они с Нинель были растеряны и не знали, что сказать детям.
– И он говорит: "Смотрите вокруг и запоминайте, что происходит". Для детей это тоже было важно, и для нас – посмотреть на события изнутри России, потому что, находясь снаружи, ты думаешь, что это сущий Мордор, а там, в Питере, были и остаются островки чистого воздуха, где есть неравнодушные люди и всегда были. Мне посчастливилось, что я этих людей встретила в волонтёрской среде. Не все они попали в книжку, – говорит Нинель.
Она вспоминает молодую пару из Мариуполя, это были студенты, с которыми, в отличие от "многих крестьян", приезжавших потом, "сразу были на одной волне".
– Они за неделю до войны переехали в квартиру, которая досталась от бабушки. Они ещё так влюблены, начинают жизнь, у них там крысы, которых они своими детьми называют. И эта квартира мгновенно была уничтожена вместе с крысами. Молодая семья буквально неделю счастливо в ней прожила. С родителями они оказались по разные стороны фронта и узнали, что с ними, только месяца через три. Увиделись снова на Московском вокзале в Питере, – вспоминает Нинель. – Сначала молодые приехали ко мне, а через два дня мама с папой мальчика этого. Это было очень трогательно. Они Питеру так радовались, с утра до вечера ходили, смотрели, составляли план на следующий день, что посмотреть. Сейчас они в Голландии, совершенно европейские ребята, нашли в себе силы и волю к жизни.
Этот вопрос – откуда люди, пережившие весь этот ужас, находят в себе силы встать и уехать – Нинель задавала себе часто. Поначалу ехали молодые, здоровые семьи с маленькими детьми или просто молодёжь.
– Я думала, откуда у людей ресурс, чтобы спастись, уехать за границу, в Европу. Они там в подвалах голодали, воду пили, слитую с батареи, а сейчас они тут, не сошли с ума, не раздавлены, двигаются вперёд. И невольно примеряешь на себя эту ситуацию – смогла бы я или нет. Они смогли, ну, тогда и я смогу, – рассуждает она. – Еще семья была, совсем простые люди из Донецкой области, из деревни, они рассказывали, как уезжали, а у них куча домашней скотины, кого-то они отдали, а кого-то просто отпустили. Они рассказывали: "Собака и коза пришли нас провожать на автобусную остановку". А еще говорили про женщину, видимо, сошедшую с ума, которая ходила и говорила всем встречным: "Это мне всё снится или я в компьютерной игре. Я не верю, что то, что со мной произошло, правда".
Нинель с этой семьей из Донецкой области ходила по Питеру, они вместе лезли на Исаакий, потом захотели увидеть "Аврору". Люди постарше выглядели настоящими советскими людьми, замечает она, а те, кто помоложе, наоборот, были настроены, по-европейски и не так сильно растеряны – особенно ехавшие в начале. А потом пошли те, кто не решался выехать самостоятельно, кого приходилось вывозить: маломобильные, пожилые.
– Слушаешь их, утешаешь. Кто-то прямо резко за Украину, а кто-то ее проклинает и рассказывает, что россияне зашли и стали раздавать консервы, масло подсолнечное, подкармливать. Для них война – стихийное бедствие, катастрофа природного характера, а простой человек как может, так и выживает и никаких суждений не выносит. Злишься на них, хочется, чтобы была ясность и осознанность, но не всегда она была. Это тяжелее всего. И почти никто из мужчин не говорил, что хочет вернуться в Украину и сражаться. Нет, главное было выехать и устроиться на новом месте. Как бы Украина пусть сама справляется, как хочет. Это тоже было не очень приятно. Но, с другой стороны, я не знаю, может кто-то и поехал обратно, – говорит она.
Старшая дочка Нинель – старшеклассница, слушала все рассказы наравне с родителями, ей все было важно и интересно. Младшая, первоклассница, радовалась, когда приезжали дети и животные, с которыми можно было поиграть. А среднему сыну было тяжело, но "все справлялись, как могли".
– Когда люди у меня останавливались, я видела, что им нужно что-то знакомое, какая-то деятельность простая. Например, готовить еду – это их очень успокаивало. Я много раз замешивала тесто, и мы с ними начинали вареники лепить. И видно было, что человек расслабился, если стал вареники лепить или борщ варить. Они очень удивлялись, благодарили, не ожидали, что есть такие россияне, которым это всё не безразлично.
А некоторые пожилые люди возвращались домой, в Украину. Нинель старается поддерживать с ними связь.
– Две бабушки, которые у нас останавливались, сейчас в Киеве. Я знаю, что они в высотках и при атаке не смогут спуститься – электричество отключают, лифты не работают, а они плохо передвигаются, так что в случае попадания у них нет шансов, – говорит Нинель.
"Так это нас русские обстреливали?"
"Кажется, что никакого будущего сейчас для нас нет. Есть настоящее, которое "здесь и сейчас". Право видеть в своем зеркале "человека‑не‑говно" у меня никто не может отнять. Может быть, это последнее право? Я, например, трусиха. Я боюсь физической расправы, угроз или давления на психику. Преклоняюсь перед теми, кто выходил и продолжает выходить протестовать. Они – настоящие герои. Бесят и оскорбляют люди с ютубчиков и фбучиков, которые судят оставшихся здесь за недостаточно ярое сопротивление хтони или за сам факт того, что мы остались в режиме. Уверяю вас, здесь осталось много прекрасных и смелых людей, которые каждый день спасают чужое будущее, наплевав на свое. Я вижу их каждый день".
Из книги "Северный маршрут"
Автоволонтеру Инге 43 года, она преподаватель, живет в Москве. Ей хорошо запомнился ее первый вывоз – женщина, которая не знала, кто против них воюет, кто их обстреливает, и думала, что солдаты, помеченные буквой Z, – это украинцы.
– Она была за Путина. Все повторяла: "Россия освободила, мы вас очень ждали. Да, было тяжело, сидели в подвалах, я в обнимку с мёртвой мамой лежала несколько дней, но все равно мы вас очень ждали". Я старалась с ней поменьше разговаривать, а потом, ближе к латвийской границе, она увидела машину с Z на стекле: "А этого как сюда занесло?" Я говорю: "Ну, как, они вообще везде, на юге их много и на север тоже доезжают". Она говорит: "В каком смысле доезжают, откуда?" Я говорю: "Как откуда? У него номер того региона, где он служит. Вот этот из Твери доехал". Она говорит: "А это что, русский?" Я говорю: "Русский, конечно. Z же, видите?" Она: " Z – это русский? Так это нас русские обстреливали?" – вспоминает Инга.
Женщина, уверенная, что Z – это символ ВСУ, узнав правду, впала в жесточайшую депрессию – "сдулась, была разбитая, онемевшая", хотя перед этим всю дорогу болтала. Инге пришлось срочно позвонить ее дочери и рассказать, в каком состоянии её мать. Дочь встречала на той стороне границы, а Инге все равно было ее страшно отпустить.
У волонтеров есть негласное правило – "первыми рот не открывать", только если человек сам начинает рассказывать. "Но этот случай показал, насколько надо быть осторожным, следить за тем, что может человека ранить", – говорит Инга.
В начале 2023 года она вывозила из Симферополя семью – маму, сына и деда, которые везли с собой кучу животных. Это был рекордный рейс и по преодоленному расстоянию, и по времени, и по количеству животных.
– Тогда я в первый раз после 2014 года попала в Крым, проехала по Керченскому мосту. До этого у меня были макеевские, донецкие и запорожские, а тут я везла семью почти из самой Херсонской области. Больше половины животных были чужие – они их вывозили, чтобы пристроить и прошли все муки ада: и найти перевозчика была проблема, и границу пройти так, чтобы всех зверей не растерять и не дать их пострелять – в Армянске просто ужасные пограничники, был риск, что по зверям стрелять начнут. Эта семья на меня огромнейшее впечатление произвела, особенно 17-летний мальчик, младший член семьи, который всем руководил. Он нашёл "Рубикус"(волонтеры, помогающие украинским беженцам устроиться в Европе), нашёл нас, был деятелен и собран. Потом у него началась депрессия, с которой, как я знаю, пришлось еще долго бороться в Финляндии.
Инга говорит, что стала делать записи о тех, кого она вывозила, потому что "когда-нибудь люди захотят прочесть, как это было".
– Героизировать войну нельзя – ад надо описывать. Да, скорбь и ужасы могут людей отвратить, но когда-нибудь мы разобьем сад с именами тех, кого мы не довезли. Но вообще, это было наше спасение – длинные вывозы, чтобы не думать и не скроллить новости, – говорит она.
"Летом в Херсоне невозможно было дышать: ты знаешь, Инга, трупы же не убирают… Жара началась, они воняют, а еще приезжает бульдозер, сгребает тела в кучу, они [российские солдаты] бензина плеснут и поджигают. Смрад, дым, гарь, тела не горят, вонь разложения! Скажи, почему они своих солдат не забирают? Как так они их жгут просто безымянными, даже не закапывают? " "Ой, да, у нас в Мариуполе тоже так было – я пошел еды поискать, а там трактором сгребали трупы…"
Из книги "Северный маршрут"
Книга "Северный маршрут" вышла в издательстве Vidim Books. По словам одного из его сооснователей, журналиста и телеведущего Александра Гаврилова, мысль о ней появилась в 2022 году, "когда стало понятно, что жизнь больше не будет прежней".
– Тогда я сам уже занимался похожими вещами – мы вывозили украинцев из зоны обстрела и расселяли в Польше, где я тогда жил, построили школу для украинских детей, собрал на это много благотворительных денег, в основном, российского происхождения. Мои украинские товарищи надо мной хихикали, говоря, что это мы грехи замаливаем, – говорит Гаврилов. – А мы просто хотели сделать то, что нужно сделать. Мы вывезли из зоны обстрела около 15 тысяч людей. Люди, вывозившие беженцев через Польшу, через Литву, Германию, Эстонию, работали, ориентируясь друг на друга.
У волонтеров не было никакой специальной организации, подчеркивает Гаврилов, но они постоянно сталкивались с тем, что институты, на которые им хотелось ориентироваться, тот же Красный Крест, оказались "вопиюще безрезультатными и безнравственными".
– Люди набирают бешеные деньги и закатывают их в какой-то склад. Там лежат медикаменты, но доступа к ним нет, а надо укомплектовывать походные больницы для беженцев, – рассказывает он. – И посреди этого ада к нам пришли девчонки и сказали, что пишут коллективный мемуар. Это было для меня огромным событием: я видел, что люди на передовой "диванных войн" страшно противопоставляют русский язык и культуру украинскому языку и культуре. А те, кто действительно борются за жизнь свою и своих детей, делают это на тех языках, на каких возможно. Эта книжка – живое свидетельство. Никакая красота, точность, изысканность, художественное совершенство не может сравниться с подлинностью. Она местами литературно несовершенна, но это ее огромное достоинство. Это то высказывание, которое сегодня необходимо: о милосердии и о том, что каждый отвечает за то, как он проживёт свою жизнь. Эта сращенность подлинного исторического переживания с очень частной, подлинной, открытой эмоцией делает для меня книжку совершенно особенной. Я ничего подобного не читал.
"На шестом месяце войны я вдруг поймала себя: пожалуй, немного легче, если просто отключить эмоции, сохранить дистанцию и избегать прощальных объятий. Но не в этот раз. Бабушка Татьяна поймала руку мою и долго шептала молитву мне в ухо прямо на глазах пограничного офицера. Я раскисла. Разрыдалась. Очень хочется все же не быть говном. Хотя бы перед зеркалом… …Поздно вечером приедет еще одна семья. Я весь день стираю белье, сушу, читаю новости, рыдаю, организовываю. Нужна инвалидная коляска для дедушки. Нужна помощь с вещами на вокзале. Нужен авто-волонтер. Я занимаю голову делами, чтобы не свихнуться от ужаса. Главное, чтобы людей продолжали выпускать с оккупированных территорий. Спасем и вывезем всех, кого сможем".
Из книги "Северный маршрут"
