Разоблачая Жигулева

Для меня вся эта история началась с просмотра материалов Федерального Бюро Расследований, посвященных совсем другому сюжету. Послевоенный эмигрант, руководитель американской секции Центрального Объединения Послевоенных (впоследствии П было заменено на Политических) Эмигрантов и активный сотрудник Американского Комитета по освобождению от большевизма Владимир Жабинский (обе организации, как мы сейчас знаем, финансировались Центральным разведывательным управлением), весной 1956 года написал жалобу на другого, проживающего в Нью-Йорке эмигранта, Анатолия Орлова, редактора журнала «Российская независимость». Владимир Жабинский, использовавший также псевдонимы Рудольф и Юрасов, об извилистой биографии которого мы тоже, возможно, когда-нибудь поговорим, обвинял Орлова в том, что журнал «Российская независимость» вовсе не такой уж независимый, а вполне себе просоветский.

1. ч. - Разоблачая Жигулева. История журналиста. 2 ч. - Баскские парадоксы.

«Российская независимость» был небольшим, нерегулярно выходившим (за 15 лет вышло чуть больше 30 номеров), но достаточно хорошо оформленным (с иллюстрациями, карикатурами) и неплохо изданным журналом скорее конспирологической направленности, разоблачавшим происки евреев, масонов и — особенно охотно – российских эмигрантских организаций, спонсировавшихся американцами (в этой части конспирологии было чуть меньше, чем в других).

ФБР начало расследование и довольно скоро пришло к выводу, что журнал является скорее антиамериканским, чем просоветским, а жалоба Жабинского вызвана скорее личными обидами, но бюрократическая машина уже закрутилась, агенты ФБР вышли на позиции, ну, и, как обычно, они начали с изучения окружения издателя журнала Орлова, его контактов и связей.

Среди сотрудников журнала они обнаружили, в частности, Александра Булдевича, настоящая фамилия которого была Булдеев, он был поэтом, печатался еще до революции, после революции служил юристом, жил в Крыму, несколько раз арестовывался советской властью, а после оккупации Крыма стал редактором поднемецкой газеты "Голос Крыма" и после войны, чтобы не быть выданным, полонизировал свою фамилию в лагерях ди-пи и под этой фамилией эмигрировал в США, где так под ней и жил.

Но также среди десятков других следов фбровцы вышли на скромного сотрудника советской миссии при ООН по имени Владимир Красовский, прибывшего в США в ноябре 1956 года. Красовский в беседе с информатором ФБР хвалил «Российскую независимость», интересовался биографией Орлова, а также интересовался не проявляет ли к Орлову интерес ФБР и если проявляет, то почему.

Ну, как мы знаем уже из современных справочников, впоследствии, уже в конце 70-х Владимир Григорьевич Красовский был заместителем начальника управления КГБ, занимавшегося нелегальной разведкой. Это, разумеется, не является прямым доказательством того, что «Российская независимость» была, как и подозревали многие эмигранты, не совсем независимой, но это был такой интересный след, который, однако, ФБР на тот момент не смогло разработать.

Обложка журнала «Российская независимость», 1967 г. Источник: Библиотека Вторая Литература.

Время шло, расследование продолжалось и вот, наконец, летом 1958 года, т. е. почти два года спустя после начала расследования среди контактов Орлова обнаружился некто по фамилии Gegulev, так они транскрибировали его фамилию или можно прочитать Джегулев, это и есть герой нашего сегодняшнего рассказа.

Для того, чтобы собрать информацию о нем, агент ФБР Спиллейн, однофамилец автора детективов, поехал на Толстовскую ферму, где поговорил с сестрой милосердия Ксенией Родзянко, однофамилицей председателя Государственной Думы.

Но сначала надо, наверное, кратко объяснить, что такое Толстовская ферма. Александра Львовна Толстая, младшая дочь Льва Николаевича, после революции осталась в Советском Союзе, где пыталась вести благотворительную деятельность, однажды арестовывалась, но все-таки имя ее защищало, можно сравнить с ее коллегами Татьяной Шауфус и вот как раз Ксенией Родзянко, которые арестовывались трижды, пока не были высланы из СССР в начале 30-х.

Александра Львовна покинула СССР сама, просто не вернулась из заграничной поездки. В 1939 году она основала Толстовский фонд, призванный помогать русским эмигрантам. И одним из благотворительных пожертвований для фонда стал участок площадью около 30 гектаров в Валли-Коттедж, в 60 километрах от Нью-Йорка. Уже с помощью эмигрантов на участке появилась сельскохозяйственная ферма с курятником, свинарником, пасекой, оценивающаяся к середине 60-х годов в 700000 тысяч долларов.

Фонд и ферма после войны играли главную роль в русской эмиграции из Европы в США, фонд организовывал приглашения и предоставлял гарантии, а многие эмигранты, у которых в США понятным образом не было своего угла, находили временное пристанище на ферме, в день прибывало порой до 30 человек, о которых как раз заботилась все та же Ксения Родзянко, а всего на ферме останавливалось за все это время шесть с половиной тысяч человек из 20 тысяч, перевезенных за океан Толстовским фондом. Затем на ферме был создан дом престарелых и вот в этом самом доме престарелых и жил интересовавший ФБР господин Гегулев или Джегулев.

Сначала я подумал, что Гегулев это искажение фамилии Гоголев, действительно был тоже такой редактор поднемецкой газеты в городе Борисове Н. Гоголев. Но о его послевоенных публикациях мне ничего не было известно, зато я вспомнил весьма продуктивного послевоенного журналиста, которого звали Николай Жигулев, и вот эта догадка оказалась верна.

Итак, в июне 1958 Ксения Родзянко рассказала агенту Спиллейну, что Жигулев это псевдоним, а настоящая фамилия журналиста, который «сотрудничает с антисоветскими газетами в США», Малийчук. Малийчук по данным г-жи Родзянко, родился 16 декабря 1890 года в Воронеже и прибыл в США из Европы в июле 1949 года на корабле Генерал Тэйлор. Он жил в Бруклине, но после смерти жены летом 1957 года сильно заболел, впал в депрессию и потерял работоспособность, в октябре 1957 года переехал на ферму и получает пособие от американского государства. Запрос агента в нью-йоркское кредитное бюро, впрочем, не обнаружил никаких данных ни на Малийчука, ни на Жигулева.

Но агент Спиллейн не сдался и расспросил другую сотрудницу фермы Марту Кнудсен. Она была родом из Швеции, когда-то давным-давно приехала еще в Ясную Поляну и с тех пор сопровождала Александру Львовну и помогала ей и, в частности, была управляющей фермы. Она сообщила, что господин Жигулев серьезно болен, страдает желудком и изъявила желание быть переводчицей в разговоре с ним, так как английским языком господин Жигулев не владеет.

На Толстовской ферме в Валли Коттедж.

В разговоре с агентом Жигулев пожаловался, что да, болен, и вообще страдает провалами в памяти. С господином Орловым он встретился в Нью-Йорке, и последний нанял его печатать и редактировать четвертый и пятый выпуски «Российской независимости». Кроме того он написал для журнала фельетон о словарях русского языка «Черпак дегтю». По мнению Жигулева, Орлов не производит впечатление образованного человека, владеющего пером. Вероятно, большинство статей в журнале либо перепечатки, либо написаны кем-то еще, но других авторов Жигулев не знает, да и вообще ничего не знает об Орлове, хотя и работал на него. Может разве что сказать, что большинство статей в журнале производят впечатление антисемитских и антизападных.

С этим агент Спиллейн и покинул Толстовскую ферму. Я решил посмотреть, что написано о Жигулеве в справочниках по эмигрантской литературе. Нашел его в справочнике «Русская печать в азиатско-тихоокеанском регионе. Каталог собрания Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета». «Жигулев, Николай (1880-1970) - жил в США». Те же даты жизни, кстати, непонятно, откуда они взялись, скажу сразу - неверные, фигурируют и в каталоге Баварской государственной библиотеки.

Потерпев неудачу со справочником, я решил, что по собранным агентом Спиллейном данным нам не составит труда идентифицировать журналиста Жигулева, ведь в архиве Бад Арользена сохранились карточки ди-пи и пассажирские списки на уезжавших в Америку. Но достаточно быстро меня постигло разочарование и тут. Никакого Николая Малийчука в списках ди-пи мне найти не удалось, а корабль "Генерал Тэйлор" хотя действительно несколько раз в 1949 году и совершал рейсы между Европой и США, но не в июле.

К счастью, в архиве Бад Арользена можно искать, используя неполные данные, например, лишь имя и дату рождения, это весьма полезно именно в случае фамилий со сложной транскрипцией или ошибками расшифровки. И вот я стал искать родившегося в 1890 году Николая с фамилией на букву М и достаточно быстро нашел: понятно, почему кредитное бюро не смогло дать справку агенту Спиллейну, он был вовсе не Малийчук, а Матвийчук или Матвейчук, в разных документах написание было разное. И действительно прибыл в США с супругой в июле 1949 года, вот только корабль назывался "Генерал Хейнцельман".

Должен сказать, что я сначала был весьма горд тем, что мне удалось раскусить такой непростой орешек и даже в чем-то превзойти Федеральное бюро расследований, но, как обычно бывает после таких находок, потом-то оказалось, что разгадка псевдонима была доступна еще в полудюжине источников: в некрологах самого Матвейчука и его супруги в "Новом Русском Слове" и в "Русской жизни", в многотомнике «Незабытые могилы», и даже в самом злополучном журнале «Российская независимость», поместившем ругательную статью под названием «Мат матроса Матвейчука» (кстати, зря редактору Орлову было отказано в литературном таланте, вот же он пользуется аллитерацией). До этой статьи мы еще дойдем.

Карточка дипи Николая Матвейчука. 1945 г. Источник: Arolsen Archives.

Разобравшись с псевдонимом и настоящим именем, я решил внимательнее присмотреться к творчеству господина Жигулева и должен сказать, что по плодовитости, особенно в пенсионном возрасте, равных в эмигрантской журналистике ему мало. Судите сами: самая ранняя статья, которую я нашел, помещена в 1948 году в мюнхенской газете "Обозрение", то есть автору было уже 58, а публиковался он практически до самой смерти, умер он в ноябре 1975 года. Я выявил более 300 публикаций, причем список наверняка неполный, возможно, были и другие псевдонимы. После переезда в США он недолгое время публиковался в «Новом Русском Слове», затем с 1952 года начинается активное сотрудничество с «Нашей Страной» Солоневича, которое продолжается до 1956 года.

Там же в 1954 году выходит его единственная книжка «Мозаика жизни».

Обложка книги «Мозаика жизни». 1954 г. Источник: редкиекниги.рф

С 1954 он публикуется в сан-францискской «Русской жизни», и эта газета становится основным источником приложения его творческой энергии на протяжении 20 лет. На стыке 50-х и 60-х он появляется в парижской «Русской мысли», на стыке 60-х и 70-х много публикаций в нью-йоркской «России», в 70-е, впрочем, это уже практически только перепечатки рассказов, ранее появлявшихся в других газетах.

Здесь я должен сделать небольшое отступление и от лица всех исследователей истории русской эмиграции еще раз сердечно поблагодарить проект Russia Abroad, созданный не так давно при Гуверовском архиве и персонально профессора Джона Стефана, при чьей финансовой поддержке осуществляется оцифровка эмигрантских изданий, и Владимира фон Цурикова, который весь этот громадный проект координирует. Оцифрованной эмигрантской периодики хватало и до этого, но этот проект имеет все-таки совершенно иной масштаб, уже сейчас в нем доступны подшивки «Последних Новостей», «Возрождения», «Руля», тех же «Русской жизни» и «России», а главное возможен сквозной поиск по всем этим изданиям с возможностью фильтрации по датам.

То есть если раньше исследователю эмигрантики приходилось, меняя взмыленных лошадей, скакать из архива в архив, из библиотеки в библиотеку, чтобы найти недостающие подшивки, то теперь процесс поиска приобрел известные черты буржуазного декаданса, так как исследователь может возлежать в шезлонге, потягивая апероль-шприц и лениво перелистывая страницы на айпаде. От человека, склонного к комфорту и ценящего домашний уют, еще раз низкий поклон тем, кто этот проект придумал и осуществил.

Но вернемся к нашему Жигулеву. В нем явно была графоманская жилка, ему нравилось писать. Полосная статья — в той же «Нашей Стране» – это для него совершенно нормальный объем, часто полосы даже не хватало и текст залезал на следующую страницу или переносился в следующий номер. Также следует отметить разнообразие жанров. Среди его публикаций мы встречаем мемуарные рассказы, юмористические зарисовки из современной эмигрантской жизни, фельетоны, критические статьи о современной (дате написания) советской политике, статьи о политике эмигрантской и церковной, рецензии на эмигрантские книги, статьи об американском обществе и много того, что сейчас бы назвали блогом: рассказы о поездках по штату Нью-Йорк (когда он еще жил в Бруклине), затем после переселения на Толстовскую ферму подробный рассказ о событиях на ферме, о своих соседях по дому престарелых, что понятным образом переходило в некрологи.

И еще такой эмигрантский ответ Виталию Бианки — подробнейший рассказ о природе на ферме и вокруг нее, о местной живности, котах, собаках. Это был такой цикл под названием «Наши друзья», который он вел в "Русской Жизни" на протяжении десяти лет и это даже отмечено в его некрологе: «Наши читатели больше всего любили его рассказы о пернатых и пушных, которых он опекал и которые относились к нему с полным доверием и любовью». Из этого даже при желании можно извлечь какую-то мораль: человек 20 лет провел в бурном море эмигрантской политики, раздавал затрещины направо и налево, хотя налево, конечно, чаще, чем направо, а остался в памяти читателей как трогательный хронист недолгого, но счастливого жизненного пути попугайчика Димки, скончавшегося в ноябре 1969 года и удостоенного собственного некролога в той же «Русской Жизни».

Некролог попугайчику Димке. 1969 г. Источник: Русская Жизнь/ Russia Abroad Digital Collection

Что касается политической ориентации журналиста Жигулева, отметим для начала одну не слишком характерную для эмигрантской консервативной публицистики черту – симпатию к евреям. Одна из первых его публикаций в "Новом Русском Слове" после приезда в США была посвящена проблемам евреев-ди-пи, на тот момент остававшихся в Германии. Процитирую зачин:

Ни одна нация в мире не перенесла столько страданий, как еврейская. Если проследить путь этого народа на протяжении всей истории, то, поистине, получится сплошная Голгофа.

Вечно без родины, лишенные человеческих прав, постоянно гонимые, евреи безнаказанно подвергались преследованиям, оскорблениям, насмешкам, издевательствам, физическому уничтожению. Убить еврея, унизить, искалечить — преступлением не считалось... В царской России жизнь еврея ставилась ни во что. Достаточно для этого раскрыть мрачную страницу Самодержавной России... когда в кровавых погромах не жалели даже детей... или омерзительнейший закон о «черте оседлости»… Большевицкая Россия в отношении еврейской нации делала красивые жесты, но никто еще не подводил итога, сколько молодых жизней погибло в ЧК и ГПУ за сионизм, сколько погибло во времена процессов Зиновьева и после «троцкистов».

Гитлер своим последним кровавым аккордом, докончил страшное дело, начатое его предшественниками, истребив миллионы детей Израиля. Но несмотря на свой тысячелетний крестный путь, евреи сохранили свое единство. Только через солидарность, взаимопомощь, жертвенность еврейская нация не выродилась, не сошла, как народ, со сцены Мира, и, наконец, снова получила свою старую родину.

Это, повторюсь, для консервативного эмигрантского журналиста крайне редкое высказывание. При этом во многих других вопросах он как раз следовал вполне консервативной линии — против расчленения России и в первую очередь активно выступал против украинских самостийников, против сотрудничества эмигрантских организаций с американскими спонсорами, тут он не делал отличия между молодыми власовцами из СБОНРа или НТС, последних он клеймил особенно охотно, НТСовцам он посвятил несколько ругательных статей в «Нашей стране». Как нового американца, его, впрочем, также заботило падение нравов на новой родине, особенно в молодежной среде.

Вот его зарисовка из Нью-Йорка 1952 года:

На днях ехал в собвее. Путь дальний, с 145 улицы в Бруклин. Пришлось мне дорогой встретиться с новым культурным поколением. Только на 42 улице ввалилась в вагон целая толпа... из девчат от 12 до 15 приблизительно лет. Все в синих, грязных штанах, на плечах что-то балдахинное. Губы от краски лиловые. Щеки пунцовые. Брови до ушей размалеваны. В зубах «Кемел». Поколение это, с гамом, шумом, визгом, ворвалось в вагон. Не переставая кукорекать, гоготать по гусиному, выть по собачьему, расселись по лавкам, определив ноги на спинки соседних лавок, а одна «дитю» уселась рядом со мной и уткнула ноги в стенку, ерзает, орет, толкает, дым от папиросы, прямо в лицо пускает.

Жигулев, разумеется, в середине 50-х выступал в поддержку сенатора Маккарти, а перед выборами в 1960 году даже обратился с открытым письмом к новым согражданам:

Живя в Америке, видя абсолютное благосостояние человека, пользуясь сам всеми свободами демократии, я прихожу в ужас при мысли, что, благодаря близорукости американских граждан, они допустят гибель своей страны, что они лишатся того, что имеют, приобретенного упорным трудом и борьбой… Не забывайте сейчас об одном: Кеннеди — это торжество большевизма. Никсон — это слезы большевизму. Под этим аспектом и идите к избирательным урнам.

Ну, и понятно, что еще через 10 лет, в конце 60-х, когда ему самому уже было под 80, а вокруг буйным цветом цвели движение за гражданские права чернокожих, демонстрации против войны во Вьетнаме и сексуальная революция - все это приобрело в голове публициста эсхатологический контекст, ну, и чтобы предотвратить неминуемый с его точки зрения конец света он неоднократно выступал с предложением о пересмотре американской конституции.

Нет юношества. Нет детства. Их заменил голый парнографический [sic!] натурализм, заменило “битничество" С этим смрадным явлением власть не умеет справиться… Ведь все эти негритянские дебоши, студенческие бунты, рейды лохмачей — являются ничем иным, как сырым материалом для большевиков, из которого они лепят нужных для себя помощников, нужных для себя внутренних агрессоров, которые разрушают нынешний строй, ведя страну к хаосу, в котором и рождается всегда большевизм. И черная масса, и бунтующие студенты и длинногривые “хиппи“ — все это стоит на учете в Москве и “оттуда" используется для разрушения Соединенных Штатов, стоящих на пути коммунизму к овладению ими светом…

А выход, для спасения американской нации — одни. Пересмотреть пункты Конституции. Приблизить их к действительности нынешнего дня. Только в самой Конституции кроется вся опасность гибели американской нации... Отнять у негодяев и мерзавцев различных оттенков права честных людей. В противном случае... в противном случае вся нация США сознательно поставит свою голову под топор сплошного духовного маразма.

Ну, хорошо, теперь мы составили некоторое впечатление о поздних политических взглядах Николая Жигулева (впрочем, я хотел бы подчеркнуть, что я цитировал это все не затем, чтобы насмехаться над стариком, а скорее чтобы задуматься, не в назидание ли нам всем этот пример дан), но все еще ничего не знаем о его биографии до попадания на Запад. И надо сказать, разобраться тут не очень легко.

Вроде бы автор охотно писал мемуары, вот упомянутая книга «Мозаика жизни» полностью мемуарная, но реальный биографический фундамент он так старательно затушевывает, что ухватиться практически не за что. Даже ФБР, как мы видели, тут нам не помощник. На выручку приходят два источника: несколько глав из поздней мемуарной повести «Ушедшее», несколько мемуарных очерков, опубликованных в «Русской мысли» (в обоих случах он был несколько откровеннее, чем обычно, не «Ушедшее» это уже самый закат, 1969 год, а «Русская мысль» все же издавалась с т.зр. Жигулева за океаном, и он позволил себе быть чуть более откровенным) Но в целом наметок, скажем честно, кот наплакал.

Тем не менее попробуем. Место рождения — Воронеж, записано в документах Толстовской Фермы, и это совпадает с мемуарным субстратом:

«Вот он, стоит на карте город Воронеж, в точке у линии реки. Город в сплошной зелени, в учебных заведениях... Девятнадцать лет отдано Воронежу».

Воронеж на дореволюционной открытке.

Как известно, Воронеж стоит на Дону, о Доне вспоминает и Жигулев (отметим на полях ошибку некролога, будто псевдоним Жигулев взят «в память близких ему, волжанину, Жигулей». Получается, что даже редактор газеты, с которой он сотрудничал больше 20 лет, Ариадна Делианич, была не вполне в курсе его биографии. Скрытность впечатляющая).

Итак, Воронеж. Отец, Василий Филиппович, служил в кадетском корпусе, преподавал пение, а также был литературным критиком, сотрудничал в журналах. Дядя, Тихон Филиппович, был военным, служил в 1910 году в Кременчуге. Что ж, кадетский корпус в Воронеже был – Михайловский Воронежский кадетский корпус. Заглянем в адресные книги Воронежа начала 20 века и довольно быстро обнаруживаем, что никаких Матвейчуков, а также и Матвийчуков в них нет. Но не сдаемся — и разгадка все-таки находится. Василий Филиппович Матвеев, учитель пения, служит в кадетском корпусе — вот он, отец нашего Жигулева. А в списках 36 пехотного Орловского полка, стоявшего в Кременчуге, находим капитана Тихона Филипповича Матвеева.

Отрывок из общего списка офицерским чинам русской императорской армии на 1 января 1909 г. Источник: ria1914.info

Все сошлось. Итак, настоящая фамилия журналиста Жигулева вовсе не Матвейчук, а Матвеев. Так что уже второго литератора Матвеева обнаруживаем во второй эмиграции, первый, конечно – поэт Иван Елагин.

Любопытные сведения об отце Жигулева неожиданно отыскались в книге «Неизданный Федор Сологуб». Вот письмо Сологуба своей жене Анастасии Чеботаревской из Воронежа от 1 февраля 1914 года:

Город так себе,— улицы широкие, много учащихся и военных. Зашел в редакцию «Дон», там поговорил с редактором. Он сказал мне, что автор статей в «Доне» — учитель пения в здешнем кадетском корпусе Матвеев. Зашел к нему. Живет он в казенной квартире в корпусе. Квартирка поганенькая. Сам он — человек 54 лет, хохол, с хохлацким акцентом говорит; здешний старожил, учился в Задонском духовном училище. В 1882—86 г. учился в Петербурге в консерватории. Тогда печатался в юмористических журналах: «Осколки», «Стрекоза», «Будильник». Потом не печатался, хотя посылал статьи Айхенвальду, Зинаиде Гиппиус. Пишет много, обо всем, что прочтет, — накопилось таких дневников 42 тетради. Года 4 назад овдовел. Шестеро детей, старший сын уже отдельно живет.

Отрывок из статьи в газете «Дон» о приезде в Воронеж Ф. Сологуба. 1914 г. Источник: Российская национальная библиотека.

Старший сын это и есть наш герой. Ну и для симметрии сообщение в местной газете Дон:

Ф. Сологуб в Воронеже. Писатель Ф. Сологуб, читавший 1-го февраля лекцию о новом искусстве в литературно-артистическом кружке, немедленно по приезде в Воронеж побывал у нас. Главной целью его визита было – познакомиться с нашим, к сожалению, редким сотрудником г. М-вым, напечатавшим во второй половине прошлого года две статьи: о Г[ригории] Петрове и по поводу лекции Когана. Эти статьи настолько заинтересовали кружки петербургских литераторов, что г. Сологуб был так сказать уполномочен уговорить г. М-ва приехать в Петербург для участия в литературных диспутах на темы о современном искусстве. Узнав у нас адрес г. М-ва, г. Сологуб разыскал его и беседа между столичной знаменитостью и скромным провинциальным работником затянулась на долгое время.

Вскоре началась первая мировая война и до Петербурга Матвеев-старший так и не доехал, ну а о судьбе его литературных дневников, которые он вел на протяжении всей жизни и которые насчитывали более 50 тетрадей, нам рассказал как раз Жигулев — незадолго до смерти в середине 30-х отец попросил его позаботиться о своем наследии, Жигулев вывез дневники на хутор в Полтавской области, где они и погибли во время оккупации в 1943 году. К слову, дядя Тихон Филиппович, со слов Жигулева, умер у него буквально на руках во время известного голода на Украине в начале 30-х.

Попытаемся теперь разобраться с биографией самого Матвеева-Матвейчука-Жигулева. Итак, родился в 1890 году в Воронеже. По настоянию отца поступил в кадетский корпус, хотя душа к службе не лежала. Проникся революционными идеями, был арестован, в 1910 году сидел в Воронежской тюрьме, приговорен к высылке. Место высылки выбрал дядин Кременчуг. Женился в Харькове на Елизавете Титовой, с которой прожил 46 лет. Насколько можно понять, пошел по стопам отца, преподавал музыку.

Дальше совсем смутно. В одной из статей в "Нашей стране" вспоминает, что во время оккупации Западной области войсками кайзера Вильгельма якобы партизанил в Полесье. Недоброжелательный г-н Орлов в «Российской независимости» утверждает, что сам Матвейчук рассказывал ему, что якобы служил матросом на "Авроре" в судьбоносные дни залпа по Зимнему Дворцу. Никаких мемуарных свидетельств самого Жигулева о матросском прошлом нет, не считая рассказа о Кронштадтском восстании, но он дан скорее в контексте рассказа об анархистах, о чем сейчас же поговорим подробнее. В самом Кронштадте весной 1921 Жигулев быть не мог, так как по собственному рассказу сидел в это время в Харьковской тюрьме.

Советская власть вообще несколько раз арестовывала Жигулева, но что ему вменялось — понять из мемуаров совершенно невозможно, особенно если вспомнить, что и царская власть его вроде бы преследовала за революционные настроения.

Разгадать эту тайну помогла его публикация в «Русской мысли» под названием «История одного заговора». В ней он рассказывает о знаменитом теракте – взрыве в Леонтьевском переулке 25 сентября 1919 года помещения Московского комитета РКП(б), при котором погибло более 10 коммунистов. История очень известная, любопытствующие могут ознакомиться на выбор либо с изложением в Красной Книге ВЧК 1920 года, либо в пересказе Марка Алданова 1936 года.

Последствия взрыва в Леонтьевском переулке. 1919 г. Источник: Красная книга ВЧК.

По рассказу Жигулева видно, что у него есть сведения о так называемых «анархистах подполья», которые и произвели этот взрыв, выходящие, так сказать, за рамки официальной информации. И наконец, проговорка в мемуарном рассказе, что его харьковский арест был связан с «Тямином Михаилом, погубившим как провокатор немало людей», ставит все на свои места. потому что Тямин это действительно главный герой этого сюжета в Красной Книге ВЧК, который весьма подробно рассказывает на допросах о своих сообщниках.

Итак, Матвеев в молодости был анархистом. Теперь становится понятным, и в каком отряде он служил во время гражданской войны (вероятно, близком к махновцам), и что описывается в рассказе «Бабушкин гостинец» в сборнике «Мозаика жизни» (как раз история бегства организаторов после взрыва в Леонтьевском), и связь их с Харьковом, отраженная в допросах, и упомянутая в некрологе «бурная молодость», и какие претензии к Матвееву имела советская власть.

Увы, я не специалист по истории анархизма и навскидку фамилию Матвеев в публикациях об анархизме в Харькове и об «анархистах подполья» не нашел. За одним исключением, встреченным в группе фейсбука «История анархизма на территории бывших Российской империи и СССР». Там опубликован отрывок из сводки Одесского губотдела ГПУ УССР об за вторую половину октября 1922 года и упоминается некто Николай Матвеев (Игнатов), которого анархисты считали связанным с ВЧК и повинным в гибели ряда своих товарищей.

Выписка из сводки одесского губотдела ГПУ, 1922 г. Ист: Группа фейсбука «История анархизма на территории бывших Российской империи и СССР».

Однако, сочетание имени и фамилии слишком уж распространенное, чтобы делать какие-то далеко идущие выводы. Отметим лишь, что если бы анархисты действительно подозревали его в стукачестве, это бы объясняло, почему Жигулев был на Западе так осторожен и так мало рассказывал о своем прошлом, ведь некоторым анархистам удалось вовремя покинуть СССР, например Александру Шапиро, известному под псевдонимом Саша Петр (кстати, отец знаменитого математика Гротендика), он впоследствии погиб в Освенциме, или Марку Мрачному, настоящее имя Яков Клеванский, потом в США Марк Клеванс. Тот и вовсе был арестован в Харькове как раз в ноябре 1920 года, затем выслан из СССР и сделал в США карьеру успешного психиатра и дожил до 1975 года, как и Матвеев-Жигулев. Кстати, и Саша Петр и Марк Мрачный публиковали по свежим следам мемуары в газете «Американские известия», доступной нам благодаря все той же коллекции Russia Abroad.

Но вернемся к Матвееву. Согласно мемуарам, освободился он из тюрьмы благодаря хлопотам жены, обратившейся к Владимиру Антонову-Овсеенко, который якобы знал Матвеева по кадетскому училищу. Проверяем: Антонов-Овсеенко, хоть и был на 7 лет старше Матвеева, но действительно учился в кадетском училище в Воронеже и мог знать Матвеева также через его отца. В 20-е, судя по мемуарам, Матвеев жил в Харькове, чем зарабатывал на жизнь, неизвестно. Летом 1924 года в "Харьковском пролетарии" напечатано два фельетона за подписью Жигулев, но, возможно, и это случайное совпадение. В 1926 году в Харьковской адресной книге находим Н.В. Матвеева (к сожалению, инициалы не расшифрованы), живущего по улице Равенства и Братства, прежде и сейчас Мироносицкой. Отметим, что по мемуарам он венчался с женой именно в Мироносицкой церкви.

Мироносицкая церковь в Харькове. Разрушена в 1930 г.

Летом 1931 года над ним, с его слов, нависла угроза очередного ареста, который он по заветам бухгалтера Берлаги сумел избежать, проведя время в сумасшедшем доме, но, кажется, соответствующая глава «Золотого теленка» вышла уже позже или параллельно. А затем он переехал на хутор в Полтавскую область, где его и застала война.

Что делал в оккупации, совершенно неизвестно, нет никаких воспоминаний про этот период вообще. Недоброжелатель Орлов клевещет, что в деятельности Жигулева при немцах в 1942-43 «не было ничего хорошего». Затем Матвеев уехал в Германию, то ли добровольно как остарбайтер, то ли при эвакуации.

Работал на паровозоремонтном заводе в Нюрнберге, об этом как раз воспоминания есть. Там же остался в качестве ди-пи, украинизировал свое происхождение, стал Матвейчуком, родившемся и жившем до войны в Тернополе, т. е. территории на 1.9.39 не входившей в СССР и поэтому не подлежавшим репатриации. Профессия: учитель музыки, музыкант. Фамилию матери переделал из Поповой сначала в Попенко, а затем в Попович. Девичья фамилия жены стала из Титовой Титенко. Сотрудничал в лагерном комитете ди-пи, вел обширную переписку с товарищами по несчастью на разных континентах. Затем переехал в США.

Отрывок из некролога Н. Жигулева с упоминанием его «бурной молодости». 1976 г. Источник: Русская Жизнь/Russia Abroad Digital Collection

После смерти супруги в 1957 году, как мы уже знаем, перебрался на толстовскую ферму, привез с собой телевизор, который отдал в общественное достояние. По всей видимости, при помощи Александры Львовны Толстой стал сотрудничать с респектабельной «Русской мыслью». Напечатал там полосный пасквиль на журнал «Российская независимость», который прежде сам редактировал. Вызвал этим прилив желчи у редактора Орлова, который в свою очередь поместил пасквиль «Мат матроса Матвейчука», в котором цитировал предыдущие хвалебные отзывы Жигулева о «Российской независимости» и задавался вопросом о причине столь внезапной перемены взглядов.

Давно переброшенный на другое дело агент ФБР Спиллейн и представить не мог, что причиной этой перемeны был именно он.